Плачет рыцарь: «Амба скрипке!»

Это, наверное, состояние рассудка, когда по прошествии некоего длительного этапа жизни опять возвращаешься к приятной практике проживать каждый день, как последний. Что характерно, такой подход уже некогда был использован. Давно, лет 500 назад по субъективному хронометру. Или по объективному, то есть каких-то 34-35 лет назад. То есть, в детстве.

Почему моя трехлетняя Иринка не хочет ложиться спать? Неужто, из вредности? Ой ли! Куда вероятнее то, что она прекрасно понимает (пусть неосязаемо, пусть интуитивно) — очень мал этот период, когда можно делать открытия ежесекундно, когда, при всей банальности фразы, деревья еще видятся громадинами, когда незачем уподобляться жирафу и заглядывать за горизонт.

Самое страшное (и именно страшно до усеру) – это когда приезжаешь в город детства, выходишь из подъезда дома, где провел первую половину жизни, а глаза сами устремляются на детскую площадку: «Там ли пацаны?...» И вот уже успокаиваешь себя, дескать – наваждение!

Но ноги тем временем мимо воли ведут в сторону школы, и становится заметно по пути, что деревья действительно тогда были большими, а странствие в школу, доселе казавшееся таким величественным, сводится до несчастного полукилометра или 7 минут быстрым шагом.

Заходя в свою школу, параллельным взглядом отмечаешь, что для детей ты – взрослый монстр, который непонятно с какого перепугу, стремглав, через две ступеньки, спешит в классный кабинет №14, хотя еще каких-то 15 лет назад шел туда, как на каторгу. И уже на лестнице тебе миазмы из мужского школьного туалета кажутся амбре, а запахи из школьной столовой, вызывавшие в юности тошнотворные «бе» и въедающиеся в твои поры тлетворностью, уже не есть таковыми.

И спустя полчаса выясняется, что нет в живых престарелой уже в те года учительницы русского языка и литературы, кто пыталась вразумить тебя, что Пушкин – гений, а Лермонтов – тоже гений! И которой ты, с присущей возрасту прямотой и естественной упертостью доказывал, что Каренина – вовсе не прогрессивно мыслящая особа, а обычная дура.

И в кабинете химии уже давно царствует другая повелительница серной кислоты и йодистого калия. И на пришкольном участке возятся дети твоих же однокашников.

По прошествии еще получаса спешно начинаешь выковыривать из глубин памяти и смаковать факты, триста пятьдесят восемь столетий тому представлявшиеся незначительными и даже смешными. А еще через час ты стоишь на могиле одноклассницы, чей пойманный случайно взгляд рождал в груди тебя – тогда еще вечно лохматого семиклассника – смешанное чувство восторга и страха. А вон там – буквально через каких-то 50 метров еще одна могила, в которой лежит другой твой одноклассник – драчун и забияка, казавшийся в детские годы олицетворением смелости и торжествующим над любыми невзгодами жизни. А на поверку, спустя 10 лет после пьяно-слюнявого выпускного, превратившегося в спившийся и сколовшийся труп. И весть о его смерти ты воспринял как нечто отстраненное, вряд ли тогда касающееся тебя. И не потому что в институте стал эгоистом, а потому что малая родина – двор и школа, площадью в несчастные 5 квадратных километров – всосала и занялась переработкой новой партии молодого, свежего сырья и забыла о тебе, как ты забыл о ней.

Взаимность, елки-палки.

Тогда-то и приходит чертово озарение: «Нет тебе здесь места!»

«Как это нет?! — споришь сам с собой, — Вон же, за углом, должно быть дерево, на котором лично высек «М+Н=Л»

И поворачиваешь за угол, чтобы увидеть, как месте памятника твоей первой любви стоит заляпанный граффити гараж – феномен современности и житейской хватки: строить здесь нельзя, но ведь очень хотелось, и разрисовывать гаражи опасно для здоровья, но ведь очень кому-то этого хотелось…

Вот тогда-то и включается желание быстро – на такси за любую цену! – рвануть из этого города и никогда сюда больше ноги не казать. Ибо с вызывающей боль прямотой приходишь к простому факту: этот город выжевал из тебя все, что представляло полезность, а потом выплюнул на потеху окружающей и хохочущей публике – плыви дальше сам, выплывешь – выживешь, сдохнешь – на кладбище найдется и для тебя (не первый и не последний!) местечко 2на2на2.

И не хотелось ведь сдохнуть, наоборот – весь мир лежал у ног, сладострастно урча: «Приди же и покори меня».

А рванув без оглядки, утратил сам себя. Не сейчас, когда многое достижимо и дозволено, но тогда, когда без гроша в кармане, без перспектив, но с амбициями направился покорять дракона в темной пещере, где и заблудился, ибо думал, что рыщешь в тоннеле

(еще немного и забрежжит свет),

а пребывал все это время в лабиринте. Издалека доносился рев пережравшего девственниц Минотавра. А ты всего лишь считал, что слышишь сигналы из космоса.

Ты предал себя значительно раньше, чем осознал это: еще тогда, когда мама представляла идеал женской красоты, отец олицетворял жизненную мудрость, и глоток пива украдкой с пацанами в сумерках двора являл предел смелости. Люди не заметили твоего предательства, потому что исстари воспринимали его, как естественный процесс взросления каждого парня, становления очередной личности, которая рискнет отправиться в темные пещеры и задушит наконец паскуду Минотавра.

И сейчас, когда я возвращаюсь после долгой прогулки по местам некогда боевой славы отдельно взятого, но так и не сложившегося героя, стремление сдохнуть, а еще лучше выковырять себя из памяти человечества становится настолько зримым, тактильным, насколько вообще возможно.

И вот уже снова захожу в подъезд когда-то такого родного (но и так и не поверившего в это ни я, ни он) дома, чтобы поднявшись на второй этаж позвонить в дверь теперь незнакомой квартиры и поприветствовать отца и мать, которые пока еще держат тебя за тонкую, мономолекулярную нить, что связывает тебя с миром светлого и доброго.

- Где ты, прекрасное далеко?!

- Идиот, я всегда было здесь, только ты элементарного в молодые годы не замечал, ибо не понимал!

- А сейчас?

- А сейчас уже не поймешь: время вышло, герои сдулись, мир почернел.

- А завтра?

- Зачем оно тебе это «завтра», если для тебя «вчера» уже зыбко?

- Покажи мне хотя бы «сегодня»!

- Еще раз идиот: а ты где!?

- Значит, я потерялся…

- И зачем тебе тогда то, что ты просишь?

- Чтобы не предать окончательно.

- Нельзя быть чуть-чуть беременной!

- И нет мне пощады?...

Но только в ответ тишина в подъезде, тишина в спящем доме, тишина в мире.